Бесы

БЕСЫ   (общеславянское слово, «страшный»  в конечном счёте восходит к индоевроп. bhoi-dho-s, «вызывающий страх, ужас»).

 Бесы  — того же корня, что слово «бояться»,   в древнеславянских языческих религиозно-мифологических представлениях злые духи (следы такого употребления термина — в архаичных фольклорных текстах, особенно в заговорах).

Из языческой терминологии слово попало в христианскую традицию, где было использовано для перевода греческого — демоны. В старых церковных поучениях против язычества слово «Бесы» продолжало использоваться в первоначальном значении «злой дух», хотя  категория злых духов расширена за счёт включения сюда старых славянских языческих богов (Перун, Велес, Мокошь  называются здесь тоже Бес).

В христианских религиозно-мифологических представлениях Бесы  — духи  зла, антагонисты троицы и ангелов, слуги, воины и шпионы дьявола, «враги невидимые» человеческого рода.   Как сеятели дурных внушений, болезней (особенно душевных расстройств — «беснования») и всякой скверны и порчи, как разрушители социальных связей, с особенной ненавистью относящиеся к браку и строящие против него всякие козни, Бесы сопоставимы со злыми духами различных мифологий, начиная с самых примитивных.

Но согласно христианским представлениям, Бесы  не только опасны, как амбивалентные фольклорные персонажи, но абсолютно злы и не могут быть партнёрами никакого договора, ведущего к добру.  Идейный комплекс «священной войны» против злых духов сближает христианские представления о Бесах  с иранской мифологией (мотив борьбы с дэвами); но с точки зрения христианства живущее в Бесах  зло — не свойство, изначально присущее их природе, а следствие ложного выбора их свободной воли. Бесы  и сам дьявол — не порождение какой-то иной, неподвластной богу «теневой» стороны бытия (как Ангро-Майнью в его отношении к Ахурамазде), но создание самого бога, его неверные слуги. Когда-то они были ангелами, но не сохранили «своего достоинства», отпали от бога в акте измены и стали «ангелами сатаны», «ангелами бездны».

В церковно-славянском и русском народном обиходе иногда было принято называть Бесов в отличие от добрых ангелов «аггелами», что соответствует орфографии, но не произношению греческого слова, «ангел».
От своего ангельского прошлого Бесы  удержали, хотя и в умалённой мере, прерогативы сверхчеловеческого знания и могущества, поставленные у Бесов  на службу злу. Помимо несвязанности условиями пространства и власти над стихиями, они имеют возможности тонкого проникновения в ход человеческих мыслей и вкладывания в ум и сердце человека нужных им внушений. Но Бесы  не обладают полным и достоверным знанием о глубинах человеческих душ; тайное решение очень твёрдой и праведной воли имеет шанс скрыться от глаз Бесов

Деятельность Бесов  как искусителей направлена на всех людей, но с особым вниманием они относятся к монахам, аскетам и пустынникам, находящимся с ними в отношении объявленной войны (отшельники ранней поры монашества с особым намерением избирали для проживания места, пользовавшиеся наиболее недоброй славой по части «нечистой силы», чтобы сразиться с Бесами  в самом их гнезде). Уже основатель христианского монашества египетский пустынник 4 в. Антоний Великий стал героем красочных рассказов о преодолении бесовских козней.

Бесы  имеют общую с ангелами способность быть невидимыми и являться людям лишь по собственному произволу. Образ, который они принимают, также зависит от их выбора,  а так как самая сущность бытия Бесов  — ложь, образ этот — фальшивая видимость, маска.

По характерной русской пословице, «у нежити своего облика нет, она ходит в личинах». Чтобы добиться полного доверия соблазняемого, Бесы  могут принять образ светлого ангела или даже Иисуса Христа. Явившиеся в этом образе Бесы  говорят возгордившемуся монаху о его святости и богоизбранности, а малодушного, напротив, запугивают мнимой неизбежностью его осуждения (итальянская легенда о молодом ученике Франциска Ассизского, которому учитель велел ответить сверхъестественному посетителю простецкой, намеренно грубой бранью, после чего Лже-Христос исчез с сильным шумом и серным запахом).

Считается, что видения, инспирированные Бесами, вызывают тяжёлое чувство смущения и тоски или, напротив, судорожной весёлости, которыми они сопровождаются (обычный симптом видимой или невидимой близости Бесов  — тошнота,  название Бесов  в русском фольклоре — «тошная сила»). Чтобы вкрасться в доверие,  они принимают облик реальных отсутствующих людей, например  друзей соблазняемого (легенда о Феодоре и Василии Печерских).  Другие личины нужны Бесам  для побуждения похотливых чувств, обычно в пустыннике (явления в виде женщин, как герою апокрифической повести о Макарии Римском); тоскующую вдову Бесы  могут навещать и ласкать в обличье её умершего мужа .

Для позднего западноевропейского средневековья особенно характерны представления о Бесах, предлагающих себя для блуда мужчине — в виде женщины («суккуб»), а женщине — в виде мужчины («инкуб»); представления эти не чужды Византии (в «Житии Василия Нового», 10 в., упоминается грех соития с Бесами) и Древней Руси («Повесть о бесноватой жене Соломонии», 17 в.).

Третий род личин — гротескные подобия фантастических, уродливых чудищ (огнедышащий змий, псоглавец, «единаок», напоминающий одноглазых киклопов) или животных, либо хищных и опасных  (лев, медведь, волк ), либо «нечистых» и внушающих отвращение (жаба, мышь). Сюда же примыкают образы чёрного пса, а в Западной Европе — чёрного кота (в порядке ложной этимологии связывавшегося с наименованием средневековой ереси катаров).

Фольклор часто представлял Бесов  в обличье иноверцев (иудеев, мусульман) и иноземцев, либо наиболее экзотических («чёрные мурины» — эфиопы, — постоянное обозначение Бесов  в старинной русской литературе), либо, напротив, наиболее известных и одиозных (арабы в византийской литературе, ляхи и литвины в древнерусских текстах).  Тёмные фигуры «муринов» являются мучить и томить после смерти человека его душу, вышедшую из тела и страшащуюся неведомого пути. Наиболее обычный образ Бесов  в народной фантазии и в иконографических традициях православного и католического средневековья совмещает антропоморфные и териоморфные черты, приближаясь в этом отношении к языческому образу сатира или фавна: он тёмен, рогат, хвостат, ноги его оканчиваются копытцами, хотя в воспоминание о своей изначальной ангельской природе он имеет крылья (впрочем, в западной традиции это обычно крылья летучей мыши — ещё одного «нечистого» животного).

Особенно богатой иконография Бесов  становится на исходе средневековья. «Дьяблерии» на Западе и аналогичные явления русской фантазии неразрывно связаны с судьбами низовой сатиры. Образы Бесов  как мучителей грешников в аду у Данте («Божественная комедия»), отмеченные неприкрашенной убедительностью, сохраняют связь с ортодоксальной традицией. В позднейшей литературе необходимо отметить образ чёрта из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского (и его почти цитатное отражение в «Докторе Фаустусе» Т. Манна), сти¬лизацию апокрифических историй о Бесах  у А. М. Ремизова, декоративное использование «дьяблерии» в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова .

В Западной Европе, начиная с 15 в., в изобразительном искусстве особую популярность обретает сюжет «Искушение святого Антония», дававший широкий простор воображению живописцев в воплощении фигур Бесов  (произведения М. Шонгауэра, И. Босха, М. Грюневальда, Яна Госсарта, Л. Кранаха Старшего, Лукаса Лейденского, П. Веронезе, X. Голциуса ).

Среди произведений литературы на этот сюжет философская драма Г. Флобера «Искушение святого Антония». Фигуры Б. встречаются в миниатюрах средневековых рукописей и в пластике соборов 11 —15 вв. Особенно причудливые порождения фантазии художников содержатся в числе гротескных деталей готического орнамента соборов.  Изображение Бесов  в живописи связано также с воплощением сцен ада ( у Босха) и особенно страшного суда.